Помимо приятных впечатлений (еще раз спасибо за добрые напутствия!), привезла из Петербурга четыре книги о любимом времени и стиле:

Муравьева И. А. Век модерна: Панорама столичной жизни.  — 

СПб.: Издательство "Пушкинского фонда", 2007 (в 2-х томах).

Легкий слог, масса интереснейших подробностей, в оформлении использована графика Добужинского и Остроумовой-Лебедевой.

Кириков Б.М. Архитектура петербургского модерна. Особняки и доходные дома.  —  СПб.: Издательский дом "Коло", 2008.

Отличная бумага, интересный шрифт, слог несколько тяжеловесный, есть пугающие метафоры. Как вам, к примеру, такое описание декоративных украшений фасада доходного дома герцога Н.Н. Лейхтенбергского: "По сторонам балконов сползают тягучие кишки, затвердевая внизу тяжелыми каплями"?!

И, на мой взгляд, преступно издавать книгу об архитектуре модерна с исключительно черно-белыми фотографиями!

Бобров В.Д., Кириков Б.М. Особняк Ксешинской.  — 

СПб.: "Белое и черное", 2000.

Маленькая книжечка карманного формата, купленная в особняке Матильды Феликсовны, где сейчас Государственный Музей политической истории России. Любителям модерна будет интересно прочесть об архитектурных особенностях особняка, его создателях и владельцах.

Петр Киле
Русский модерн
 

В серии "Былой Петербург" издательством "Пушкинского фонда" в 2004 году выпущена книга И.А.Муравьевой "Век модерна" [есть несколько изданий, я купила 2007-го года]. Поначалу я подумал, что это искусствоведческая работа, но это скорее исторические зарисовки различных сторон столичной жизни, что тоже интересно. При этом у автора заинтересованный и объективный взгляд на события истории и явления искусства, без идеологических пристрастий советской эпохи и нынешнего времени. Видимо, мы приходим к более уравновешенному и всестороннему восприятию нашей истории, что бесконечно важно, когда все вокруг рушится - и великое государство, возраставшее в своем могуществе три столетия, и его культура, - в условиях распада лишь целостная и беспристрастная оценка прошлого может стать опорой для нации и послужить своего рода катарсисом.

Жизнь столичной аристократии и царской фамилии, с балами, охотой, спортивными увлечениями, жизнь купечества и художественной интеллигенции, жизнь официантов и прислуги до городского дна, до ночлежек, - все воспроизводится автором лаконично и точно на основе документов эпохи и мемуарной литературы. Мы узнаем, когда и у кого появились первые автомобили, когда пошли трамваи, когда Невский проспект осветился электрическими фонарями... Можно подумать, именно технический прогресс вызвал к жизни новый стиль, получивший название модерн, точнее - русский модерн. И в самом деле модерн называли стилем "эпохи промышленного капитализма". Но это скорее оглядка на Запад, где модерн явился всего лишь очередной сменой моды, скажем, на те же женские шляпки.
В России было иначе. Кто бы поверил, если бы я сказал, что одним из зачинателей модерна был Чехов, как Шехтель среди московских архитекторов, как Врубель среди художников? Это означает, что русский модерн, лишь внешне в каких-то проявлениях схожий с европейским, зародился в России сам по себе, органически, без заимствований, в условиях смены дворянства разночинной интеллигенцией, которая выступила новой культуросозидающей силой с 60-80-х годов XIX века и заявила о себе во весь голос во всех сферах русской жизни уже к началу XX века.
Абрамцевский кружок, МХТ, "Мир искусства" - это все звенья одной линии развития русской жизни и русского искусства. Говорят, интеллигенция - чисто русское явление. Интеллигент, какой ни есть, носитель культуры, это гуманист новой формации. Таков Чехов, из крестьян и купцов, сознательно выбравший профессию врача и нежданно обнаруживший в себе талант писателя, да еще какой. Гениальный новеллист и драматург! Это сугубо ренессансное явление, что у нас еще мало сознают.

Русский модерн, отчетливо проступивший в архитектуре и в живописи, наибольшее влияние на умонастроение общества обретает через театр. Уже писалось неоднократно о том, что на рубеже XIX - XX веков в театре разразилась революция с центром в России, как позже разразится и социальная революция, это звенья одной спирали развития русской истории и культуры. Россия становится ведущей в мировой истории театра. Запад именно в это время открыл русскую классическую литературу и черпал из нее вдохновение в течение всего XX века, столь разрушительного для всех форм искусства и мысли. Это известно, но не понято по существу.
Русский модерн - это прежде всего панэстетизм, но в отличие от эстетизма романтиков, тех же поэтов серебряного века, всеобъемлющий, жизнестроительный, с приближением искусства к жизни, а в искусстве с поклонением красоте культ жизни. Именно таков панэстетизм греков и художников эпохи Возрождения в странах Европы и в России в XVIII и в первой трети XIX века.

Панэстетизм в дворянской культуре кажется естественным, хотя лишь в эпоху Пушкина он проступает как явление, объемлющее все сферы искусства и быта, когда и становится очевидно единство в стиле целой эпохи. Панэстетизм не отрицает этику, но вносит и в понятия морали меру. Отсюда порыв к лучшему устройству мира, что выразилось в России в ее золотой век в выступлении декабристов, по сути, дворянской интеллигенции. Жестокое подавление восстания и всякого вольномыслия в дальнейшем завершается ничем не оправданным поражением в Крымской войне. Далее - "революция сверху" - половинчатое освобождение крестьян, которое лишь усилило противоречия общественной жизни. Но именно в этих условиях и сформировалась разночинная интеллигенция, которая проповедовала новый гуманизм, выработанный русской классической литературой от Пушкина до Чехова. Мы видели лишь борьбу партий, между тем это были ренессансные явления русской жизни и русского искусства, что снова - к рубежу XIX - XX веков - сформировалось в умонастроение, в котором довлеет панэстетизм. Только его проповедует как кредо не дворянство, а третий класс, в России еще не вполне сформировавшийся и обнаруживающий себя как интеллигенция, те же купцы, выходящие в промышленники и банкиры, или в архитекторы-домовладельцы>, или в театральные деятели. Сходные явления мы наблюдаем во Флоренции во времена Лоренцо Медичи.

Русский модерн, в отличие от модерна на Западе, оказыается куда более глубоким явлением, чем просто смена модных поветрий. Это ренессансные явления русской жизни дали снова всплек, как в золотой век русской культуры, только теперь с новыми доминантами. Говорят об обычном для стиля модерн союзе натурности и условной декоративности, забывая, что то же самое относится всецело к эстетике Возрождения. Пора осознать, почему Россия в условиях все возрастающих социальных противоречий становится в центр мирового развития и не только театра.
Исследователи замечают, что модерн, быстро оформившийся как стиль, при этом охвативший все виды и жанры искусства, самый быт купечества, интеллигенции и аристократии, и царской семьи, и умонастроение общества в целом, скоро повернулся к классике, что особенно характерно для Петербурга. Говорят, мол, сам облик классического Петербурга оказал влияние, наравне со статьями Александра Бенуа...

Дело ведь в том, что панэстетизм, какие бы формы ни обретал, не может не тяготеть к классике. В России такой поворот к классицизму был в XVIII веке. Казалось, это случилось в одночасье, с восшествием на престол Екатерины II, - поворот от русского барокко эпохи Петра I и императрицы Елизаветы Петровны. У нас, по обыкновению, все объясняют заимствованиями и приобщениями. Но все предстает в новом свете, если осознать наконец, что реформами Петра I Россия - позже, чем в странах Европы, но в свой срок исторического развития, - вступила в эпоху Возрождения.

Эстетика Возрождения - это классицизм и барокко в их нерасчлененности в начале и в пике взлета, с выделением барокко в конце, на закате, поэтому охваченное смятеньем и мистицизмом, что затем преодолевалось в странах Европы неоднократным возвращением к классицизму и неоклассицизму. Но Россия в XVIII веке в условиях Ренессанса, нами еще не осознанного, приобщалась не к барокко заката и не к неоклассицизму в странах Европы, а осуществляла в формах жизни и искусства эстетику Возрождения в ее восходящей перспективе, в которой и проявления барокко праздничны, ни тени смятенья и мистицизма, и проявления классицизма возвышенно масштабны. Таким образом, как русское барокко, так и русский классицизм, обнаруживая общие истоки в античности, выступили в России эстетикой Возрождения.

И такую же задачу решал русский модерн на новом историческом витке развития. На первый взгляд искания и устремления художников Абрамцевского кружка, МХТ, "Мира искусства" весьма различны, но это по содержанию и видам искусства, а по эстетике - это и есть русский модерн с его панэстетизмом - не вообще, а в сугубо человеческом, глубоко интимнои плане, с ностальгией по родной красоте и красоте прошлого, того же XVIII века как во Франции, так и в России.
Врубель, помимо своей воли, выступил наиболее ярким и полным представителем модерна, проявив при этом универсализм художников эпохи Возрождения в Европе. Его "Жемчужина", с одной стороны, и "Богатырь", с другой; майолика и книжная графика; его "Демон" на горных высях... Как это все разительно отличается от живописи Серова, который воплощал и "витальность" и "натурность" модерна как в жизни, так и в театре, того же МХТ, как и Чехов, вместе с тем и поворот его к классике. Его портреты княгини Зинаиды Николаевны Юсуповой и князя Феликса Юсупова - в исторической перспективе это ясно - высшие достижения русского модерна в последние дни, когда живописные формы исказятся до гротексных изломов и пятен.
Серов недаром был своим среди мирискусников с их интересом к XVIII веку, его работы темперой "Петр I" и "Петр II и Елизавета Петровна на охоте" вполне в духе и эпохи, и картин Бенуа и Лансере. Даже "Купальня маркизы"(1906) Бенуа с женской головкой, выступающей из воды, неизвестно о чем, становится более понятной, если вспомнить, что один критик, далекий от высшего света, княгиню Юсупову в портрете Серова называет не иначе, как маркизой нашего времени. Нечто интимное, потаенное и запредельное влечет поэтов, художников, архитекторов, театр и публику, ну, и философов, которые все сделались религиозными мыслителями. И это настроение усиливается в связи с русско-японской войной.
Журнал "Мир искусства", лишившись поддержки Мамонтова, обвиненного в растратах, даже посаженного в тюрьму, - суд оправдал его, но широчайшей его деятельности был положен конец, - нашел помощь у царя, благодаря Серову, который, правда, не поладил с Александрой Федоровной и отказался больше работать в этом Доме, но именно в разгар войны, то есть череды поражений, а Витте лишился должности министра финансов как противник войны с Японией, Николай II, видимо, просто забыл о субсидиях "Миру искусства", не до того. "Мир искусства", по сути, убила несчастная, бессмысленная война. Не помогла даже уникальная "Историческая выставка портретов" в Таврическом дворце, организованная Дягилевым. Впервые в России были собраны портреты известнейших и никому неведомых лиц за последние два века. Почему портреты? Да, именно русский портрет явил Ренессанс в живописи, с обращением от сакрального к земному, от лика Спаса и богоматери к человеку, в чем сущность Возрождения как в Италии, так и в России. Но Дягилев, сам истинный тип человека эпохи Возрождения как в его достоинствах, так и недостатках, увидел в устроенной им выставке лишь подведение итогов, конец дворянской культуры. Это было справедливо. Тем более что на улицах бушевала революция.

Одна из последних глав I тома книги "Век модерна" - "Из петербургской хроники. 9 января 1905 года. Кровавое воскресенье." - производит очень сильное впечатление. Кажется, для многих сегодня эти страницы о ничем не оправданной, бессмысленной жестокости войск, открывших стрельбу в разных частях города по рабочим и их семьям, шедших к царю-батюшке на поклон с его портретами и иконами, да просто по толпе горожан в Александровском саду, по мальчишкам на деревьях, по прохожим на улицах, станет жутким откровением. Стрельба и избиения прохожих на улицах продолжались на другой и на третий день. Что случилось? Отчего столь невероятная, наглая, хамская жестокость?

Затем, II том книги, который, казалось, будет еще более интересным, читается уже без особого внимания. После кровавого воскресенья покушения на премьера и министра внутренних дел Столыпина, его смерть уже не представляются существенно важным событием, да, легко забыть, ведь там погибли безымянные, их не счесть даже, отцы, матери, маленькие дети. Между тем при Столыпине, с отменой Думой смертной казни, были введены военно-полевые суды, то есть без суда и следствия просто вешали всех нарушителей порядка, не террористов, о них и речи нет, крестьян за малейшие провинности, даже за копну сена. Впрочем, агент полиции, стреляющий в упор, в присутствии царя, в его министра в театре, это тоже ничем необъяснимая дичь. Если бы не убили Столыпина, все равно его чуть ли не в те же дни убрал бы с политической арены сам царь, как и графа Витте. Николай II с трудом выносил умных людей.
Первая русская революция и жесточайшее ее подавление в Москве, нам сегодня это трудно представить, произвели на интеллигенцию восторженное, тревожное и ошеломляющее впечатление. Настроение смятенья и мистики сгущается в интеллигентских и аристократических кругах и особенно густо в царской семье. Это явление тоже характерно для ренессансных эпох, в которых феодальная реакция дает себя знать. Здесь уже упоминалось барокко, которым завершается эпоха Возрождения в странах Европы, особенно отчетливо в Испании, а в Англии и вовсе пуританской революцией, с казнью короля.

Нечто сходное происходит и в России. Мы не лучше и не хуже других народов, только мы в иные исторические сроки, чем в странах Европы и Азии, пережили коренной перелом в миросозерцании, с переходом от Средневековья к Новому времени, от сакрального к человеческому, вплоть до атеизма. Правда, уже мыслители и художники эпохи Возрождения после свободы духа и вольномыслия на склоне лет впадали в смятенье и мистицизм, вновь обращались, а иные, как, к примеру, Сандро Боттичелли, забрасывали кисть. В России этот феномен мы знаем по духовной эволюции Гоголя, да и Льва Толстого, величайших ренессансных художников по веселью и жизнелюбию.
Но то же самое продемонстрировали наши религиозные мыслители начала XX века, которые даже объявили о "русском ренессансе", одни имея в виду обращение и философскую разработку вопросов веры и церкви, другие - культуру, но под знаком религии. Как бы ни оценивать искания русских писателей и религиозных мыслителей, это был отказ от борьбы за лучшее мироустройство во имя спасения души где-то в запредельных сферах. Впрочем, это всего лишь вечный утопизм всякой религии.

Умонастроение эпохи, выразившееся в русском модерне, размывается и распадается. Моральная рефлексия, а богоискательство - это всего лишь моральная рефлексия, симптом разлада, губительна для художественного творчества, особенно для творчества с культом красоты и жизни. 1910 - год смерти Врубеля, Льва Толстого и Комиссаржевской - называют годом смерти театрального модерна. А причину видят в каких-то будущих событиях вопреки всякой логике и здравому смыслу. И, вероятно, оценивая эти будущие события, как утопизм, говорят, что идеи русского модерна оказались утопическими.

Стремление к красоте и к жизни во красоте - нечто утопическое у романтиков и часто у юности, это так. Но ренессансные эпохи тем и отличаются от череды других столетий, что они оставляют после себя прекрасные города и здания, великое искусство, высокую поэзию, что не назовешь утопией, это вечно живое в столетиях и тысячелетиях. Так, мы входим в классический Петербург с целыми улицами и кварталами, застроенными дворцами и просто доходными домами в стиле модерн, создающими особенный колорит городу на Неве, делая его старинным и странно современным, как и графика Остроумовой-Лебедевой и Добужинского, которой изящно оформлена книга "Век модерна". Петербург, о болотах и наводнениях которого говорилось столь много, исключителен и неповторим, потому что воплощает именно ренессансные явления русской жизни и русского искусства в чистом виде.

Утопия ли это? Русский модерн в своей целостности как эстетика, этика, идеология ставил и решал именно жизнестроительные задачи, с привнесением красоты в жизнь. Не говоря о веренице диковинных зданий в стиле модерн по Каменноостровскому проспекту, на Петроградской стороне, на Васильевском острове и в других местах, даже на Невском, и театральные постановки - в тех же операх с Шаляпиным в заглавной роли, балетах с Анной Павловой, Фокиным, Карсавиной, Нижинским, пробуждали чувство чудесного, как и живопись, и поэзия Серебряного века.
"Русские сезоны" в Париже, позже и в Лондоне, - это русский модерн под покровом классики, в чем и была новизна для европейцев. Запад открывал русскую музыку, балет, классическую литературу, проявляя особый интерес к России, - об этом ныне мало кто ведает, - из-за событий уже первой русской революции, с ее мировым резонансом. Социальный катаклизм такого масштаба не получил разрешения, что было чревато новыми потрясениями.

Любопытна и знаменательна судьба Григория Елисеева, память о котором хранит его магазин на Невском проспекте, построенный в стиле модерн, казалось, вызывающе - против Аничкова дворца, зданий Александринского театра и Публичной библиотеки, но время все примирило. Григорий Елисеев с уходом его брата всецело в благотворительность остался один во главе огромной торговой империи. В 1910 году он получил потомственное дворянство, что в порядке вещей и именно для ренессансных эпох. Три сына Елисеева, получив высшее образование, уклонились от торговых дел, один стал хирургом, второй - юристом, третий - востоковедом. Это тоже знамение времени. Отец лишил их материальной поддержки, что вряд ли их опечалило. Иное горе ожидало их. Григорий Елисеев, разумеется, страстная натура, бурный характер, воистину возрожденческий тип, влюбился в жену известного ювелира, предложил жене отступное, надо думать, большие деньги. Мария Андреевна, натура, вероятно, тоже исключительная, - богата та эпоха исключительными женщинами, - не захотела обменивать свою любовь на деньги, она предпочла уйти из жизни. Прямо шекспировский сюжет из русской жизни. Сыновья окончательно порвали с отцом и отказались от наследства. Это могло быть только в России и в то время. Григорий Елисеев, обвенчавшись со своей возлюбленной, уехал навсегда за границу. Это случилось в 1914 году.

Россия, а с нею и русские люди, оказались на перепутье еще до войны, все это ощущали с тревогой, с предчувствием неминуемых бедствий. Источник этих бедствий был известен - анахронизм, затеявший позорную русско-японскую войну и учинивший кровавое воскресенье. Русское общество, воспитанное на классической литературе, всеми идеями русского модерна, в особенности театра, радикально изменилось, кроме царя с его властью, видите ли, от Бога, и церкви, отлучившей от себя Льва Толстого и всячески препятствовавшей празднованию 80-летия великого писателя.

Если бы царь поделился частью своей власти с Думой, конституционная монархия, возможно, стала бы благом для России. Но, вместо этого, Николай II вляпался в новую войну. Впрочем, и ответственное правительство, как это прояснилось в 1917 году, вляпалось бы в войну еще в 1914. Мировые противоречия капитала требовали передела сфер влияния, и Россия, как и в театре, оказалась в центре мирового развития. И здесь свершилась революция.
Как бы ее ни оценивать, особенно теперь, с распадом СССР, революция - это венец русского модерна и его крах, каков характер переломных эпох в истории человечества.
Книга И.А.Муравьевой "Век модерна" по богатству содержания приоткрывает и в других сферах - науки, книгоиздания ренессансные явления русской жизни.

Источник