|
| Статистика |
Онлайн всего: 1 Гостей: 1 Пользователей: 0 |
|
|
Главная » 2010 » Июнь » 18 » Как я провела ночь
|
Когда несколько лет назад кто-то из добрых друзей, и прежде всего школьная подруга, заваливали мой почтовый Интернет-ящик пафосными притчами и наборами фраз в стиле Пауло Коэльо, я скрипя зубами терпела безликие огромные агрессивные тексты, которые кончались примерно так - «…кому-то нужна твоя улыбка.Динь-дон, громко и четко: пришла смс. Вырывает меня из сна. Похожа на дверной звонок. Эта то ли терция, то ли кварта установилась сама в качестве сигнала о пришедшем сообщении на мой телефон, неизвестно откуда взявшись. У меня вообще интеллектуальный телефон. Сам себе ставит новые мелодии звонка и будильника, когда хочет. Сам отправляет смс-ки или отказывается их отсылать категорически. Часто позже оказывается, что он был прав - как и твердил при отправке, в задуманной мной передаче данных была бы ошибка, поэтому он брал на себя смелость без видимых технических причин не выполнять волю владелицы.
Кто пишет? Вряд ли Тот, Кто умеет составлять слова, как я люблю. Хотя - мало ли чем он захотел со мной поделиться в этот час. У нас сегодня был спокойный градус общения, без острой взаимной тоски и бешеных фантазий. Получали удовольствие другим способом, обмениваясь мнениями и умственными энергиями. Отложили встречу на следующий день, все равно завтра собрались вместе идти на мероприятие. Пусть нетерпение немного нарастет, а не рассеется двумя подряд днями встреч.
А который, кстати, час? Ноль двадцать. Нет, не от него письмо, от подруги. Приоткрывая один глаз, пытаясь сберечь сон, рассматриваю послание. Сердечко из знаков препинания и просьба переслать друзьям. Точно, через день же наступит пресветлый праздник Святого Валентина, и повальное сумасшествие уже вовсю шагает по телефонам и компьютерам молодого душою населения страны. Такое же сердечко пришло мне сегодня по аське от однокурсницы, во всем разочарованной цинично-преданной поклонницы Президента как единственного в России мужчины, достойного внимания. Вот уж не ожидала от прохладной финансистки подобной сентиментальности. У нас есть некоторое невысказанное соперничество, нам обеим явно нравился в свое время один женатый фанатичный молодой политолог. Я боюсь, у них двоих больше общих тем. Но меня с ним тоже, случалось, нечто объединяло.
Тем не менее дневное послание с сердечком получить мне было приятно. Тут же отправила его и обратно и ей, и почти всему аськонтакт-листу. Пропустила только тех, кто действительно меня волнует. Для них у меня другая легкомысленность, специальная.
А вот теперь это письмо счастья докатилось и до моего телефона. Хорошо хоть, в нем нет угроз. Когда несколько лет назад кто-то из добрых друзей, и прежде всего школьная подруга, заваливали мой почтовый Интернет-ящик пафосными притчами и наборами фраз в стиле Пауло Коэльо, я скрипя зубами терпела безликие огромные агрессивные тексты, которые кончались примерно так - «…кому-то нужна твоя улыбка. Разошли это письмо двадцати друзьям, и в течение трех часов тебя ждет приятный сюрприз. Не сомневайся, это проверено! Если ты прервешь цепочку и не разошлешь это письмо, тебя ждет двадцать лет одинокого безденежья и несчастья». Но когда подобные послания стали падать еще и в мой телефон, я вежливо попросила подругу не присылать мне ни писем, ни смс, содержащих принуждение или негативные предсказания. Она, если мелочно не придираться, выполнила мою просьбу. И вот опять. Милейшее сердечко. Почему только в полуночный час?
По содержавшейся в письме просьбе переслала его отправительнице назад. Тут же подумала, что невежливо делать это молча. Набрала еще одно сообщение. Пришлось открыть второй глаз. Сказала, что, мол, обожаю тебя, сплю, завтра напишу. Пока делала это, сон ушел полностью. Можно злиться на подругу, но какой смысл. Она же не знает, как мне тяжело вдруг стало засыпать в последние несколько дней, когда я решила переходить с ночного образа жизни на нормальный. Откуда ей знать, как я лежу, ворочаюсь часами, пробуя все способы заснуть, придумываю десятки желаний (с непривычки это довольно трудная работа – сочинять, чего бы тебе еще хотелось; не тренированное воображение, едва начав, дезертирует почти мгновенно, затмевая сознание сном), рассказываю себе истории, погружаюсь в события дня или пытаюсь остановить мысли. Сама не понимаю, что происходит, почему так основательно у меня сбились механизмы сна.
И вообще этой моей подруге сейчас все можно. Она позавчера вышла замуж и переместилась из одной общаги с братьями и родителями, где у нее хоть своя комната была, в другую - с чужими родителями, малолетними братом и сестрой мужа и где комната у нее теперь будет общая с мужем и дитем, которое вскоре миру себя предъявит. Еще можно злиться на телефон – я не отключила звук, потому что утром в 6.50 собиралась, честно выспавшаяся, проснуться от заключенного в нем будильника, чтобы отвести ребенка в школу. Можно расстраиваться из-за собственной непредусмотрительности – как я могла не догадаться, что если я легла спать в 22.10, спать мне не удастся? Надо было взять, например, будильник с кухни, а у телефона выключить звук.
Но произошло то, что произошло – я потратила полтора часа, пытаясь заснуть, и когда сознание наконец благословенно отключилось, высшие силы послали мне шутку в виде письма любви, обещающего сюрприз. Ну ее, такую любовь и все от нее сюрпризы, если в ней элементарной чуткости и вежливости ни на грош. Но я не буду расстраиваться, я попытаюсь заснуть. Лежу и стараюсь не думать. Расслабляюсь. Перебираю свои мечты и радости. Вспоминаю, что мне снилось такое приятное про будущую собственную квартиру перед тем, как прозвенел колокольчик. Представляю себе большую поездку, в которую отправлюсь весной. В Индию. Страну моей мечты. И мечты и жизни нескольких любимых писателей. По цепочке вспоминаю свои предыдущие опыты работы за границей.
В первый раз мне было 18, страна – Турция. Тогда я была изрядно скромна. Имея в России постоянного парня, от которого, собственно, и сбежала подальше, не в силах от него отделаться и зная, что в России лето мне предстоит невыносимо занудным, я постеснялась заводить за эти три месяца слишком много романов. Работала себе на ресепшн в пятизвездочном отеле на Акдениз – Средиземное море турки называют Белым – и наблюдала за людьми и видимым мне кусочком суши и воды. Но были утра, когда соблазненный коллега вез меня, дремлющую, из Анталии в наш отель, чтобы через час обоим заступить на пост. Были вечера, когда я сердито и успешно отбивалась от ухаживаний другого, горячего изобретателя душещипательных историй. Надо признать, он очень убедительно и правдоподобно приписывал себе когда попеременно, а когда и единовременно смертельную болезнь, благороднейшее происхождение и жестокосердного отца, богатое наследство и верное сердце – чтобы заставить меня активно ему посочувствовать. Но сбивался в состыковке деталей, что не могла не замечать даже я, романтичная и доверчивая.
Я закончила свою турецкую стажировку, не оставив никому адреса, а мобильных телефонов у россиян одного со мной социального класса в те годы еще не было, как и в ближайшие несколько лет, поэтому не имею представления, насколько помнят в Белеке о моем пребывании в их зоне существования. Но мне показалось очень красиво и драматично, когда спустя полгода я получила бумажное письмо от того похожего на Аль Пачино парня, с которым мы пережили несколько милых минут. Не зная, где меня искать, он попытался сделать это через мой институт. И получилось – письмо в учебной части мне передали. В то время я была уже глубоко беременна, уверенная лишь в том, что будущая мама – это я. Не помню, куда делось то письмо, возможно, я избавилась от него и возможных неприятностей сама, или запрятала в какой-то вынужденный тайник. Все остальные мои турецкие архивы были уже давно уничтожены, но не моею, разумеется, рукой. Когда через три дня после свадьбы я легла в больницу по связанным с беременностью проблемам, муж жил в моей комнате (я отказалась переселяться в квартиру с его родителями, братом, собакой и тараканами) и, мастеря какие-то полки, решил почитать мой дневник. Который я в здравой памяти и твердом уме оставила в открытой нише письменного ученического стола.
У нас в семье никто не читает чужих дневников, или, по крайней мере, не манипулирует с информацией, для несанкционированного чтения не предназначенной. Я не могла и вообразить в свои те же излетающие 18, что бывает иначе. А молодой муж, нимало не сомневаясь, решил убедиться в том, что в зарубежной поездке я вела себя как девушка порядочная. Неважно, что на его регулярные истеричные телефонные ультиматумы «возвращайся немедленно, или между нами все кончено. Срок тебе думать – неделю!» я через неделю отвечала, что остаюсь. Бешеные счета за его домашний телефон, когда я к началу своего учебного года в Москву вернулась, повисли на мне дополнительным грузом вины. Будто я просила этих ежедневных изнуряющих полуторачасовых разговоров ни о чем. Хорошо еще, Вимм-Билль-Данн не подал на меня в суд за те тысячи долларов, на которые этот странный юный технолог развел компанию своими международными переговорами.
Не вычитал супруг, видимо, ничего хорошего для себя в моем дневнике. Забрал меня из больницы, когда было назначено, привез домой и ушел в запой. Сначала выпил из горла на моих глазах бутылку Гжелки, плача, ругаясь, отталкивая меня и грозясь уйти, но все же отчего-то не уходя. Я абсурдно улыбалась, чувствуя ажиотаж к жизни, и старалась его утешить – и логически, и от души. Когда он немного пришел в себя, то решительно собрал все мои турецкие архивы, фотографии, флаерсы, несколько записных книжек – я всегда в поездках веду записи. Там, конечно, далеко не на каждой странице была описана моя жадность до чувственных ощущений, а много было наблюдений вполне пристойных и любопытных. Муж все архивы, за прилюдное ведение которых соседка по комнате, гагаузка, обзывала меня в досаде «репортером Дженкинсом» - а что мне было делать, когда знакомые-друзья в кафе начинали верещать по-турецки - завязал веревочкой, сложил в пакеты и повел меня в мартовский лес. Я пыталась возражать, догадываясь с ужасом, что он собирается делать, но на его стороне была сила, он был несгибаем и с явственным священным чувством выполняемого долга развел костер и сжег все документы моего волшебного заграничного лета - листочек за листочком, пленку за пленкой и не помню что там еще было. Еще я не помню, плакала я или улыбалась. Наверное, и то и другое. Честно говоря, не хочется и помнить, это было страшно.
А следующая поездка была в Египет, уже с ребенком, тоже бегство от мужа, с которым я не смогла находиться в одной квартире после очередной истории, в которую по простоте и глупости вляпалась. Журналист и писатель Алексей Черн-ко, ты был не прав! Но об этом я напишу позже. Египетская моя работа снова была в туризме, я была на пять лет взрослее, но не намного больше знала о себе. Однако ж я оберегала себя от разнузданных похождений, чтя мусульманскую ментальность и понятие «репутация», о котором вовремя мне поведала новая красавица-подруга, с легкостью на пару последующих лет завладевшая мной, всей целиком, как тряпичной куклой. В том куске жизни я узнала много чудесных людей, которые до сих пор помнят меня, присылая трогательные письма. Прошло три года, как я вернулась, а изъявления чувств типа «I miss you, my everlasting love. Hurghada is empty without you» до сих пор временами прилетают и радуют.
На самом деле какая, конечно же, разница, кто там помнит нас или нет, надо делать что должно, и будь, мол, что будет. Но все же это приятно, черт побери – вряд ли кто-то будет честен, если не согласится. Пусть у нас есть в запасе много иных способов самоутверждения, пусть мы знаем себе цену – но люди, которые повстречались нам на пути, остаются важны и уникальны, пробуждая только им присущую цепь ассоциаций, запахов, аранжировок, ощущений, ландшафтов-интерьеров, подробностей, шуток. И нам хочется знать и убеждаться иногда, что и они так же не отформатировали жесткий диск своего мозга, не вынесли нас на внешний носитель вроде последней невыброшенной фотографии, и когда они наткнутся на нее случайно при разборке домашних завалов, то вспомнят вот это все главное, что было связано с нами.
Примечательно – никто из всех этих людей, в чьих сердцах мне почему-то хотелось бы жить, никто из тех, кого я пристрастно опрашивала и в Турции, и в Египте, никогда ничего не слышал ни о Маленьком Принце, ни о Маугли, ни о Винни Пухе, я молчу про Толстоевского. И дело не в моем произношении. Просто это так - за все месяцы, проведенные за границей, на мои окололитературные разговоры откликнулся только один человек, который учился вроде в Каирском университете на что-то типа филологическом факультете. Я обрадовалась, как родному, обнаружив его представления о европейской культуре, впрочем, такие же смутные, как у меня.
Помню, когда в Турции в гостях у своего друга я потратила полчаса, с энтузиазмом растолковывая, что такое Экзюпери, пытаясь заставить его вспомнить, о чем я говорю, не веря, что он может этого не знать – и тут он наконец обнадежил меня, как вскоре оказалось, преждевременно: достал из-под кровати картонную коробку, где хранились единственные в доме книги, раскопал в ней и жизнерадостно показал мне книгу про военных летчиков – вот все, что я смогла, оказывается, ему передать детальными своими речами. А мне до этого казалось, что мы неплохо понимаем друг друга, несмотря на его гораздо более ужасный, чем мой, английский. Он же понимал, получается, одно слово из десяти, додумывая смысл или делая вид, что все усек еще до того, как я закончила фразу. Паренек, которому вообще-то было почти четверть века, был по-детски обескуражен и так, наверное, и не понял, что military pilot имелся в виду не вообще, а конкретный, французский, с именем, звучащим для него явно как китайская грамота.
В Египте же, который уже никаким боком не Европа, а самая настоящая Африка, с местным населением вполне можно рассуждать о литературе. Если вы раньше не увлекались изучением арабского, вы сможете говорить лишь с теми, кто знает английский, то есть с весьма неплохо образованными людьми. Немало жителей страны, особенно из Верхнего Египта, не владеют письменной речью собственного языка. А с теми прошедшими ваш спонтанный образовательный ценз можно долго, легко и с удовольствием обсуждать книжный вопрос. Но он будет касаться только одной книги. Если устанете слушать о величии, справедливости и иных достоинствах Корана, придется переключиться на другую тему – например, на сплетни, или подробности чужой жизни, или страшные истории, произошедшие с коллегами, знакомыми, актрисами, хозяевами отелей, приезжими работниками, туристами, или о благородстве рассказчика и подлости и нечестности всех остальных, или о горькой и тяжкой судьбе его, с которой он мужественно борется.
А что будет в Индии? Будет ли у меня Индия? Время покажет. Если поездка состоится, с уверенностью можно сказать, что, как всегда, она будет полна невероятных приключений и то, что скорее всего, без пары не всерьез разбитых сердец дело не обойдется. Я буду следовать знакам судьбы. Все знакомые почему-то уверены, что эта поездка не сорвется, хотя не знают подробностей моего найма. Я выношу на публику лишь то, что по возможности ежедневно упоенно готовлюсь и занимаюсь. Прошедший день я посвятила тренировкам почти весь. Это было неизъяснимое блаженство, просто буйство эндорфинов, многочасовой гимн жизни. Я чувствовала силу своего инструмента, мне казалось, я способна стала управлять им, я не боялась и не имела больше преград, я бралась за такие упражнения, которые раньше были не под силу. Один из лучших профессионалов в Хургаде, когда немножко учил меня ремеслу три года назад, говорил: «разбей аквариум. Он слишком тесный для золотой рыбки, которая в нем пребывает». Кажется, что я и в самом деле смогу это сделать, а моя рыбка обладает теперь небывалой радостью, энергией и пониманием.
…Устав бессмысленно лежать с закрытыми глазами, таращусь на крышу в виде раскладушки и прикрепленную к ней лампу. Это сын соорудил вечером такой домик для нас, настелив диванных подушек и сделав навес между полками шкафа-купе и спортивным комплексом. Делал там уроки, невероятно заляпав все задание по природоведению клеем за те пять минут, которые я отдала вредной привычке. Сынуля попросил, чтобы мы в том уголке и спать легли. Мне показалось предложение осуществимым, и я не нашла причин отказать, находясь в привычной в последние дни веселой эйфории. Может, я из-за необычного места для сна не могу спать?
Через час встала, не торопясь дошла до кухни. Читать не хочу. Впечатлений хватает. Самообразовываться буду завтра, когда буду слушать на вечерней презентации стихи мертвого поэта. Выпила кваса. Хороший квас, и по составу на этикетке, и вкусный. Легла опять.
Скоро из своей комнаты так же не спеша выбрела мама. Поставила на кухне чайник, заварила новый чай, развела активную деятельность. Мама спать вечером легла в полдесятого. Тоже не может заснуть? Я, что ли, ее разбудила? Сегодня, наверное, какая-то магнитная буря, а то почему мы обе в разных комнатах не можем спать? Или что-то важное для нас происходит где-то - в тонких, реальных или во всех одновременно мирах, и наши астральные тела слишком взбудоражены, чтобы дать нам покой. А мы сможем узнать, что это было, только когда придет срок.
Продолжаю свои попытки заснуть. Через некоторое время и я поднялась, пошла демонстративно греметь в большую комнату, хлопать дверками аптечки в поисках чего-нибудь успокоительного. На нервный мой шум пришла мама.
- Ты чего тут ходишь?
- А ты?
- Мне работать надо.
Подходит к своему письменному столу, ошалело осматривает что-то, провода, что ли, от ноутбука.
Мне в первый раз становится смешно.
Я взяла пузырек с календулой. Но спросить, успокаивает ли она, не хватает сил. Говорить иногда бывает так сложно.
Надо пойти на кухню выпить чаю с мятой. Хоть в нем ароматизатора больше, чем травы, но ничего другого, более отвечающего моим нынешним пожеланиям, в доме нет. Приходим на кухню, мама следом за мной. Заливаю, по привычному ритуалу, пакетик сначала одной огромной кружкой кипятка, потом почти сразу переливаю жидкость в другую кружку, наполняю ту нагретую с пакетиком снова. Достаю и наливаю в обе кружки молоко. Примерно столько, чтобы если пить сейчас, то чуть-чуть обжигаться. Я пью молоко пастеризованное, которое продается в мягких или высоких пакетах, оно живое и настоящее. А мама – только которое в прямоугольных коробках, то, что хранится по полгода, стерилизованное. По-моему, оно на вкус совсем химическое. Одно слово «стабилизатор» (принесенное из прошлого, где я имела нескольких родственников, работающих на молочном заводе) у меня, не слишком привередливой, отбивает желание его пить, когда существует другая возможность.
Злобно, почти не чувствуя вкуса, запихиваю в себя вафельную палочку, финик и половинку рассыпчатого печенья. С какой стати я должна думать о пользе для своего организма, если он ведет себя со мной, как хочет. Пусть потрудится, перерабатывая посреди ночи ненужные углеводы в пару сотен лишних калорий. Если не может помочь мне заснуть, мучая несколько часов без объяснения причин.
Мама насыпает себе кофе. Времени без десяти два. Ночи. Я в шесть вечера сегодня не стала пить кофе, боясь, что не смогу заснуть. Значит, у мамы уже утро, а не просто бессонница. А может, для ее сонных механизмов кофе не имеет значения. То-то я заметила, он стал в последние месяцы быстрее обычного исчезать. Наверно, такие посиделки у мамы часто случаются. По крайней мере, сейчас она ведет себя совершенно естественно, явно для нее нет ничего нормальнее, чем сидеть не торопясь на кухне через четыре часа после отбоя, ровно в середине ночи перед рабочим днем. Молча я наливаю маме кипяток. Видно, ей тоже непросто говорить, потому что я так и не дожидаюсь, когда она скажет «Хватит». Наливаю сколько есть в чайнике, как раз почти до края чашки, и ставлю кипятиться новую воду. Подаю маме сгущенку и ее квадратное молоко, чтоб ей не идти через полкухни. Мне снова становится смешно. Какой-то неслабый сюр в этом нашем молчаливом ночном чаепитии.
Такой же, как недавно, когда на этой же кухне я слушала разглагольствования совершенно постороннего мне отца своего сына о Гумилеве и теории пассионарности, сама при этом неспокойно, с сияющими и бесстыдно распахнутыми глазами пожирала какие-то сладости и наблюдала, какие у мужа, как всегда неожиданно, случились голубые глаза, перестав быть скучного стале-водянистого цвета. И у меня беспрестанно звонил телефон, и на эти звонки я не была в состоянии ответить. Мне было еще тепло, я была налегке. Я люблю находиться в первозданном виде, и прихожу в него всегда, когда это только возможно. Обычно для этого нужно сочетание двух несложных условий – лето и чтоб родителей не было дома. Ходишь по дому голышом мимо своих отражений разных степеней яркости и глубины, проплывающих мимо под разными углами, разговариваешь по телефону, готовишь, занимаешься чем-то, и даже когда не видишь себя в зеркале, все равно ощущаешься на измерение иначе. Сразу расправляешь плечи, втягиваешь то, что должно быть втянуто, замечаешь, где по своей оболочке нужно пройтись резцом фитнеса, стараешься двигаться легче, мягче и изящнее, или решительнее понимаешь, что пора перестать плотно и поздно ужинать. И насколько можешь чувствовать себя не слишком отошедшей от некоего Высшего образа и подобия, если это позволяет цвет кожи, ее гладкость, тургор мышц, очертания тела и собственное настроение – настолько же этим наслаждаешься.
И вот мы с бывшим мужем сидим в пустой квартире днем, по разные стороны кухонного стола, ведем светскую беседу (после полутора лет беспрестанных злых и намеренно нецивилизованных волеизъявлений), я заинтересованно, совсем по-чужому, улыбаюсь, киваю и задаю бестолковые удивленные вопросы согласно своим познаниям, и мы оба друг другу не верим, мы какие-то случайные люди, через несколько десятков дней нас уже наконец разобъявят мужем и женой, утвердив реальность – что брачных отношений у нас не существует. Но ведем мы себя непринужденно, весьма органично, на собственный взгляд, вписываясь в условия игры. Не задаваясь особо вопросом, на чьей доске играем. Впрочем, каждый подспудно уверен, что на его. И держится настороже, совершенно не зря и абсолютно без пользы. Выгода, которую мы извлекаем сейчас из общения, мимолетна и по разным причинам мазохистична для обоих.
…Мама настраивает приемник. Обычно мы на кухне слушаем трехпрограммник, который, как настоящий советский прибор, работает тем лучше, чем сильнее стукнуть по нему кулаком. Он успешно вырабатывает твердость руки и характера и волю к достижению цели даже в самых застенчивых слушателях, неожиданно умирая на середине интересной викторины или редкой песни. Но с полуночи до шести утра трехпрограммник молчит, как ему и положено. Для этого временного интервала у мамы на кухонном подоконнике припасен карманный радиоприемник. Мама бодро крутит колесико настройки. И вот мы оказались на милицейской волне. Бдит это радио, значит, круглосуточно, спасает неспящих от тишины. Я слышу знакомое шансонное вступление, грубые, разболтанные, позорно-синтезаторные, примитивной гармонии звуки. Мама поставила на стол приемник и не имеет ничего против предлагаемого им репертуара. Начинается куплет. Он смешной в своей убогости. Но уже припев мне причиняет почти физическую боль. «А в таверне тихо плачет скрипка, Душу успокаивая мне. И твоя раскосая улыбка В бархатном купается вине». Я понимаю, что мои личные представления о прекрасном не обязывают к существованию или исчезновению те или иные проявления человеческой культуры. Но то, что моя мама, бессменная жена Великого Русского Поэта, спокойно терпит присутствие и повторение этого четверостишия раз за разом, и то, как нелепо в ночи это абсолютно чуждое нашему дому треньканье, заставляет меня сквозь усмешку скривиться. К счастью, воспоминания отвлекли меня, и я перестала слышать доставшуюся нам музыку, хихикая себе под нос…
В шесть утра с минутами сын отрывает меня от сосредоточенной медитации над этим текстом, поднимаясь из темного угла с резонным вопросом: «Мама, ты что там делаешь?». Укладываюсь, подтыкая поудобнее подушку, на оставшиеся сорок минут, все так же не чувствуя никакого желания спать, и отключаюсь.
|
|
Категория: Новости |
Просмотров: 456 |
Добавил: comind
| Рейтинг: 0.0/0 |
|
|
